на раскисшей при потеплении (с -18*С до +1*С) дороге вывернуть (в смысле – выломать) болт, вкрученный в задний мост вместо сливной пробки. Пока они елозили в проступившей сквозь лежнёвку грязи, вместо масла в мосту оказалась жидкая грязь. Мост заклинило. Лезть под машину, откручивать кардан и переделывать обычный "УАЗ" в переднеприводной, энтузиазма не хватило. Проще было вызвать меня.

Приехал, вытащил. Поскольку холодную водку пить никто не хотел, то с целью поддержания в салоне плюсовой температуры мотор работал постоянно, вот и закончился бензин ещё до моего приезда. На дорожку водитель попросил залить бензина для поддержания температуры. Нацедил ведёрко, но будучи сильно ОТКУШАМШИ, расплескал его по неровностям дороги, не донеся до бензобака.

Так и поехали: промерзший "УАЗ" на "галстуке" и периодически "согревающиеся" рыбаки в салоне "БУХАНа". Долго ли коротко, но доехали до мостов через Северную Двину, разведённых для пропуска каравана судов.

Аккурат тут и у меня закончился бензин.

Возле моста уже стояло пяток разномастных джипов и возле них покуривали НР в крутых охотничьих прикидах. Что делать, иду на поклон: "Продайте ребята чуток бензина". На удивление неожиданный ответ — неси посуду!

Хватаю подвернувшуюся "соску" в 2,5 литра из-под пива, сливаю из первого "кукурузера" 92,95 или 98-го бензина.

— Ребята спасибо, сколько должен?

И получаю неожиданный ответ:

— Нисколько, скачай ещё у меня...

Причём таким приказным тоном, что отказ был бы оскорблением. В результате я стал обладателем не менее 12-ти литров высокооктанового бензина, которого хватило и "тёплую" компанию рыбаков обогреть и до дома доехать.

А на растроганные слова благодарности я услышал словно из пионерского детства:

— На нашем месте так поступил бы КАЖДЫЙ!

три года. "Тайная вечеря" была почти завершена, однако Леонардо так и не нашел подходящего натурщика для Иуды. Кардинал, отвечавший за роспись собора, торопил художника, требуя, чтобы фреска была закончена как можно скорее.

И вот после долгих поисков художник увидел валявшегося в сточной канаве человека — молодого, но преждевременно одряхлевшего, грязного, пьяного и оборванного. Времени на этюды уже не было, и Леонардо приказал своим помощникам доставить его прямо в собор. С большим трудом его притащили туда и поставили на ноги. Человек толком не понимал, что происходит, и где он находится, а Леонардо писал на холсте лицо человека, погрязшего в грехах. Когда он окончил работу, нищий, который к этому времени уже немного пришел в себя, подошел к полотну и воскликнул:

— Я уже видел эту картину раньше!

— Как? — удивился Леонардо.

— Три года назад, ещё до того, как я всё потерял. В ту пору, когда я пел в хоре, и жизнь моя была полна мечтаний, один художник написал с меня Иисуса:

yoshke

сельскому клубу подарить в рабство живого Стинга, никак не меньше…

Подавляющее большинство советских людей поселка, пианино никогда и в клавиши не видело, разве что только в кино.

А вот умел ли кто-нибудь на нем играть — этот вопрос так и остался открытым, жаль, что попробовать было негде.

Итак, долгожданный черный лакированный гроб прибыл на жд. станцию и директор кирпичного завода распорядился послать на разгрузку двоих рабочих поздоровее. Одним из них был мой дедушка Петя.

Дед мой был вообще очень здоровый и добротный мужик, несмотря на то, что всю жизнь в три смены отработал на кирпичном (тогда говорили не работал, а ишачил, что больше отражало действительность) и даже несмотря на четыре года не самой легкой войны в истории человечества, он сумел прожить целых семьдесят шесть лет. Прожил бы все — сто пять, как его мама, но подвел мочевой пузырь, простуженный во время зимних ползаний через линию фронта.

А тогда, дедушка Петя был еще довольно молодым и очень здоровым работягой с кирпичного и со своим напарником, играючи справился с разгрузочно-погрузочными работами.

Наконец новенькое, черное пианино красовалось посреди маленькой деревянной сцены и своим всамделишним видом подчеркивало окружающую реечно-фанерную убогость…

Работяги честно заслужили разойтись по домам, их сегодняшняя заводская смена на этом кончалась.

Напарник ушел, а дедушка остался.

Постоял около пианино, потрогал своими большими, шершавыми ладонями ослепительно-лакированные бока инструмента, присел на табуретку, осторожно поднял крышку и заиграл.

Вначале немного спотыкаясь, о чуточку расстроенные клавиши, а потом ничего, влился.

Чарующие нездешние звуки никак не вписывались в общую деревянную обстановку маленького зала.

Сельский клуб был безумно удивлен, он и представить себе не мог, что вот так запросто услышит внутри себя музыку Шопена.

В проеме двери показалась фигура.

Она нерешительно постояла некоторое время, пораженная волшебной музыкой и сделала гулкий шаг внутрь зала. Это был киргиз по имени Нурлан — местный сторож.

Музыка сразу оборвалась.

Сторож подошел к дедушке Пете, оглянулся по сторонам и тихо сказал:

— Андронов, ты смерти моей хочешь? Ну откуда ты такой на мою голову? Кто тебя просил?

— Нурлан, не выдавай меня, мы же с тобой фронтовики…

Сторож закрыл крышку пианино и ответил:

— Петя, если бы мы с тобой не были соседями, я сдал бы тебя куда следует. Иди и больше, даже рядом с клубом не появляйся. А лучше сам себе пальцы сломай, чтобы не надумал снова сыграть… Но только давай договоримся сразу – если тебя кто заложит, то ты меня не видел и я не слышал, что ты умеешь играть, как шпион…

— Спасибо Нурлан, ты настоящий друг.

Пианино, кстати, простояло после того, всего неделю и не потому, что украли, просто хиленькая киргизская сцена не смогла вынести такого огромного груза и внезапно под ним провалилась. Так мой дедушка оказался его первым и единственным пианистом.

А в ту ночь, дед уснул почти счастливым.

Ему снился огромный дом с садом, еще молодая мама, старшие братья – царские офицеры, погибшие в гражданскую, приснилась даже учительница музыки — полячка, она била мальчика линейкой по ручкам и визгливо покрикивала:

— О, Матка Босска! Петруша! Как Вы держите кисть…!?