Лучшие истории - случайно

конфет и мандаринов и налепить подарков, как раньше на Елке выдавали. Ну и с этим богачеством обойти моих детишек, — тех, кого я английскому учила.
Сбегали в магазин и на рынок. Помню, что моих денег не хватило, и Ленька докинул на мандарины, типа сэкономленное со школьных обедов, он еще мелкий был... помню, что пакетики для упаковки подарков он выпросил на рынке у продавца конфет. Денег было в притык, мы все до копейки спустили на конфеты. Пакетики были нужны, я просить стеснялась, а Ленька смог. Он очень гордился своей добычей. Его аж распирало от гордости.
Перед глазами до сих пор стоит картинка, как мы все наше богатство красиво разложили на диване: конфеты разных размеров и сортов, в блестящих фантиках. Потом мы все это паковали поровну в пакетики и поверх заворачивали в цветную бумагу. Когда бумага кончилась, в дело пошли плакаты с Леонардо Ди Каприо. Так вот бесславно закончилась моя любовь к Титанику.
Мамы застали нас в окружении наших пакетиков, мандаринов, конфет, и сказали, что это глупо раздавать столько вкусного. Они намекали, что конфеты можно поставить на стол. Молчаливо, взглядами мы показали ту пропасть, которая нас разделяла — у нас был праздник, а у них был оливье.
Потом мы втроем, а за нами увязался еще мелкий пацаненок с моего дома, обошли всех детей и поздравили. Нас никто не ждал, нам все были рады. Мы как пьяные ходили по заснеженным улицам от дома к дому, ощущали себя дед Морозами и громко пели песню Jinglе Bеlls. Я не помню, почему именно Jinglе Bеlls, мы и слов-то знали всего 3-4 строчки. Вот этот один единственный куплет мы пели много раз подряд.
Под конец остался один подарок... по улице, за 3 часа до Нового Года, какой-то папа тащил на санках своего сына домой. Мы их догнали, спросили верит ли его сын в Деда Мороза — и получив утвердительный ответ, отдали последний подарок. Домой мы вернулись счастливые.

первыми.
2) Война ведется только по вине противника.
Это «другие», «они» начали войну, или мечтают ее начать со дня на день. «Мы» же вынуждены защищаться.
3) Лидер противоборствующей страны — сущий дьявол.
Не обязательно заставлять ненавидеть весь народ, — писал Понсонби. — Надо персонифицировать образ врага, показать своему населению, что глава, руководитель «других» — это душевнобольной, свихнувшийся, продажный человек.
4) Мы боремся за правое дело, а не за наши интересы.
Следует умалчивать, что в каждой войне в первую очередь преследуются экономические цели, подчеркивая лишь гуманитарные причины.
5) Враг целенаправленно совершает злодеяния, мы — только случайно.
Нужно максимально оперативно распространять сведения о жестокостях, совершенных противником, разъясняя, что именно ему свойственны подобные поступки.
6) Враг использует запрещенное оружие.
7) Наши потери незначительны, потери противника огромны.
Во время войны потери в живой силе и технике называют не фактические, а руководствуясь своей выгодой.
8) Представители культуры, искусства и интеллектуалы поддерживают наше дело.
9) Наша миссия священна.
10) Любой сомневающийся в нашей пропаганде — предатель.

Как-то раз Андрей Андреевич снарядился в Глазго — на очередной слет биологов и генетиков. Все, как обычно — чисто выбрился, собрал дорожную сумку, похвалил себя, что не забыл захватить зубную щетку и прибыл в аэропорт за час до своего рейса. Тут-то и выяснилось, что паспорт остался дома. В руках Андрея Андреевича была лишь бумажка номиналом чуть выше туалетной — распечатка электронного билета — которая сама по себе ни документом, ни билетом не является.

Другой бы человек впал в уныние, но Андрей Андреевич привык, что его безалаберность сходит ему с рук. И вообще, знаете ли, наглость — второе счастье. Он решил покачать права.
— Девушка, я забыл дома паспорт. Будьте добры пропустить меня на рейс без него. Вот распечатка электронного билета.
— Боюсь, что это невозможно.
— Но мне необходимо попасть в Глазго, это очень важно!
— Я сочувствую вам, но, согласно правилам авиаперевозок, пассажиры допускаются на борт только при наличии персонального идентификатора.
Андрея Андреевича, человека ученого и педанта, заинтересовало выражение
"персональный идентификатор".
— А что это такое? — спросил он.
Женщина в окошке пожала плечами:
— Паспорт, водительские права, временное удостоверение личности... Любой документ с вашей фотографией и личными данными.
— Вот моя визитка. Годится?
Женщина ошарашенно повертела в руках визитку:
— Нет. Там не указано место проживания, — и, подумав, добавила, — и печати нет.
— А какой печати?
Этот вопрос ввел женщину в ступор.
— Какой-нибудь. Подождите, я сейчас выясню.
Женщина сбежала и вернулась через две минуты:
— Вы знаете, печати не нужно. Но мы должны точно знать, что вы действительно сотрудник Оксфордского университета и проживаете в
Лондоне.
Сказано — сделано! В сумке Андрея Андреевича лежал научный журнал биологического факультета, где была статья о нем — с фотографией, подробной биографией, местом проживания и всем-всем-всем. Он быстренько сделал скан этой статьи, прицепил к ней степлером свою визитку и сунул в окошко этот удивительный "документ". У женщины отвисла челюсть, но своих слов обратно не возьмешь! И хотя она позвала на помощь менеджеров терминала, Андрей Андреевич все-таки улетел своим рейсом в Глазго.

На обратном пути Андрей Андреевич предпочел не рисковать и взял такси.

жизнь, дожил почти до пятидесяти, но так и не заимел, даже самого скромного шрамика, или ушиба на голове, а это большая редкость.
Вот только с везением у Клауса были большие проблемы…
Эта история началась ровно сорок лет назад в Подмосковье.
Пионер Коля, поехал с ребятами рыбачить, купаться и загорать. Принялись они копать червей, как вдруг наткнулись на металлическую пряжку с таким рисунком, за который директор школы с любого пионера, мог бы моментально снять красный галстук и вызвать родителей. Ребятишки заинтересовались, ускорились, углубились и вскоре докопались до серо-коричневых костей, пуговиц, черепов, ложек, остатков сапог и ржавых немецких касок.
Это оказалась наспех устроенная братская могила десятка немецких солдат.
Пионеры с перепугу позвали взрослого, тот, конечно же, наказал ничего руками не трогать, а сам побежал звонить в милицию.
Но девятилетний Коля, ослушался инструкций взрослого, он никак не мог оторвать взгляда от зияющей черноты глазниц одного из немецких солдат. Снял Коля с себя футболку, завернул в нее череп и под шумок, помчался с ним домой.
Родителям рискнул показать только через месяц, все дожидался благоприятного настроения. Не дождался.
Папа был категорически против немецкого черепа в квартире, мама, еще под вопросом, но скорее всего – тоже против, просто у нее речь ненадолго отнялась и ноги подкосились.
А пионер Коля катался в рыданиях по полу, доказывая родителям все преимущества наличия в доме головы убитого немецкого солдата, но родители были суровы и непреклонны, и тогда хулиган и двоечник Коля, пустил в ход последний аргумент:
— Мама, Папа, давайте так – если я получу хоть одну двойку по любому предмету, то сам эту голову отнесу на мусор, а пока не получил, то пусть она лежит, хотя бы в подвале в посылочном ящике…
Несмотря на кощунственность ситуации – это было неплохое предложение и родители со скрипом согласились, ведь они знали наверняка, что их оболтус, завтра же, как миленький нахватает «пар» и «колов».
Но, Коля не нахватал. Он держался из последних сил — тянул на уроках руку, делал все домашние задания, не прогуливал труд и физкультуру, понимал, что родительское слово – кремень и все зависело только от него самого.
В его простенькой пионерской жизни, никогда раньше не было чего-нибудь настолько же неигрушечного и настоящего, как человеческий череп, да еще и немецкий – это практически, как иметь бивень мамонта и не просто мамонта, а мамонта — фашиста…
Каждый день Коля вызывался сходить в подвал за картошкой и подолгу там сидел, разглядывая свое богатство, а однажды он спросил у мамы:
— Мама, а как мое имя будет по-немецки?
— Ну, наверное — Клаус, а что?
— Клаус? Не плохо, мне нравится. Буду звать его Клаус, а то все — череп, да череп…
Прошли годы, Николай (спасибо Клаусу) почти на отлично закончил школу и без всякого блата поступил в медицинский институт, хотя до этого, врачей в Колином роду не наблюдалось.
В веселые студенческие годы, Клаус помогал своему другу как мог – служил ему наглядным пособием, пару раз вполне убедительно сыграл в студенческом театре роль бедного Йорика, и даже помог Николаю защитить кандидатскую…
Спустя много лет, Николай Сергеевич, стал доктором наук и очень хорошим детским врачом, а старина Клаус, уже давно не пылился в сыром подвале в посылочном ящике, а спокойно спал в старинном письменном столе. Даже старенькую маму Николая, Клаус уже не пугал, наоборот, она относилась к нему, как к дальнему родственнику и была благодарна ему за то, что когда-то, он так или иначе, заставил сыночка взяться за (свою) голову…
Однажды в гости к Николаю Сергеичу заглянула младшая сестра с сыном-тинейджером. Пока Коля с сестрой возились на кухне, племянник вытащил Клауса, схватил со стола чернильную ручку и не долго думая, нарисовал на черепе эсэсовские молнии и свастику.
Николай пришел в бешенство, он наорал на племянника, кричал, что это скотство, кощунство, и все в таком же духе, и когда гости разошлись, Коля принялся спичечными головками отчищать Клауса от похабных рисунков и тут он вдруг подумал: — Племяш мой, конечно, законченный балбес и циник, но чем же я лучше него? Я ведь и сам, уже сорок лет издеваюсь над трупом бедного Клауса, не давая ему покоя… Да и что я про него знаю, кроме того, что у него было богатырское здоровье, чуть лопоухие ушные раковины и того, что он погиб под Москвой? Ничего. Я даже имени его не знаю…
Бывший пионер Коля напряг все свои связи и попытался узнать — Куда сорок лет назад подевали останки немецких солдат из той братской могилы? Но так ничего и не выяснил. Ему объяснили, что, скорее всего, чтобы не поднимать ненужной огласки, их увезли куда-нибудь на свалку и затрамбовали катком…
И тогда Николай Сергеевич списался со своими коллегами — врачами из Германии, объяснил ситуацию и… не прошло и месяца, как под его окнами припарковался огромный серебристый автопоезд, похожий на самолет и из него вылез толстый усатый немец. Немец поздоровался с Николаем, взял в руки коробку с Клаусом и осторожно открыл ее.
Николай Сергеевич заранее принял лошадиную дозу валокордина и предпринял нечеловеческие усилия, чтобы не разрыдаться, прощаясь со стариной Клаусом.
Успокаивало только то, что этот толстый немец — дальнобойщик, был единственным человеком, кто за последние сорок лет, так же трепетно отнесся к Клаусу, как и сам Коля…
Умом-то Коля все понимал, но его душа никак не могла примириться с тем, что Клауса нужно вот так взять и вдруг зарыть в грязную землю. И почему сейчас? Может еще парочку лет подождать? Ну что с ним может случиться, он ведь уже сорок лет все смотрит на нас глазной чернотой и улыбается своими белыми, здоровыми зубами?
Автопоезд на прощанье душераздирающе посигналил и уехал… а бывший пионер Коля, сразу почувствовал, что на душе у него стало пусто, грустно и одиноко, но легко — легко, как космонавту на Луне…
Вскоре позвонили коллеги из Германии и сообщили, что Клаус со всеми воинскими почестями был торжественно похоронен на воинском кладбище в братской могиле.
P. S.
Пока мы, с моим, изрядно заболевшим сыном сидели в кабинете в ожидании результата анализа крови, доктор Николай Сергеевич курил и рассказывал мне всю эту историю…
(Сегодня, спустя неделю, мой Юрка уже почти совсем выздоровел — тьфу, тьфу, тьфу, и все благодаря глубокоуважаемому Доктору и убитому под Москвой немецкому солдату Клаусу…)
Прощаясь, Николай Сергеевич задумчиво улыбнулся и очень серьезно сказал:
— Можете обо мне думать что хотите, но рано или поздно, я, так или иначе, съезжу к своему Клаусу на могилку…

двухместная, мне выпало мыться с Колей. Гости смотрели нам вслед с пониманием. Все были в курсе, Коля родился и вырос в мартеновской печи. При виде тазиков он дуреет. В нем просыпается огненный монстр, демон веника и пара. А я ж не знал. Я шел просто мыться и говорить о женской вредности.

Он надел шапку, перчатки. По глазам было видно, надел бы и валенки, не было. Сказал, надо поддать. Поддавал, пока не взорвался градусник.
— Ну вот, теперь хорошо, — обрадовался Коля.

Меж тем, в парилке настало ядерное лето, все вокруг сделалось лиловым и малиновым как на Венере в середине августа. На всякий случай я показал Коле жестами, какой я несчастный. Как бы намекнул что сдаюсь и готов уже перейти к пьянству, самолету и Барбаре Брыльской.

Коля сказал, сейчас мы восстановим мне оптимизм. С трогательной заботой к моим неурядицам он взмахнул веником каким-то самурайским способом. Примерно на втором ударе из меня выбежали все микробы, в том числе полезные. Тогда же открылась разница между баней и процессом распада ядра. И еще я понял, кого из гостей планировали подать на стол с яблоком во рту. На третьем ударе я отрекся от гелиоцентрческой модели мира в пользу плоской земли, плывущей на черепахе. Все, говорю, Коля, никто нигде уже не вертится, только не надо больше вот этого.
В ответ Коля показал как делают «припарки». Ну, которые мертвым ни к чему. Конечно, ни к чему. Кому ж надо чтоб мертвые бегали по бане, жалуясь на ожоги.

Потом, когда я все-таки выжил и ел пирожки с черникой, складывая их в столбики по три, и все гости казались мне одной сплошной Барбарой Брыльской, Коля рассказал Очень Короткую Историю.

— Однажды я мылся со сталеварами. Думал, сдохну. Было очень жарко, ужасно. Этих мужиков в деревне называли «сталевары». Они вообще беспредельщики. Один выбежал с тазиком под дождь, его ударила молния, он ничего, дальше мыться пошел.

Так сказал Коля и тревожно посмотрел на закат...

Хороший такой, яркий, с тонико-клоническими судорогами, с падением головой о бетонный пол и, что самое страшное — с западением языка. Разумеется, из медиков рядом оказались только мы: несмотря на хорошую реакцию и правильные действия, вытащить язык не получилось. Парень стал задыхаться — появился цианоз носогубного треугольника, а девчата-официантки только побежали звонить в "скорую". Пока я с хирургом и травматологом думали и колебались около полуминуты — Юрик схватил ТУПОЙ столовый ножик и с размаху пробил надгортанник парню, тут же засунув в тр@хею кусок соломинки из бокала. Спустя минуту парень сделал первый вдох. Через несколько минут приступ перешел в глубокий сон с булькающими звуками из импровизированной канюли.
В общем, первым прибежал на крики ближайший к злачному месту наряд ППС. Аж до приезда врачей мы до-о-о-лго отмазывали Юрика с окровавленными руками и орудием преступления на тарелке, что случившееся — не бытовуха, а правильные действия в чрезвычайной ситуации.
Когда мы потом расспрашивали Юрика о том, как он решился и почему не сомневался, тот с абсолютной профессиональной непосредственностью ответил:
— НИ ОДИН КЛИЕНТ ЕЩЕ НЕ ЖАЛОВАЛСЯ! !